[666-13-gella]

05.09.2011 в 17:00

Пишет  Веселый робот:

Добавлено роботом
В детстве меня часто спрашивали, отчего я заикаюсь. Или, если по-научному, отчего у меня логоневроз. Дети лишены лицемерных предрассудков взрослых. Особенно такой во всех смыслах гнусной вещи, как псевдоделикатность. Если им что-то интересно, то они просто подходят и спрашивают. И никаких гвоздей. Как жаль, что с возрастом мы утрачиваем это замечательное детское качество — непосредственность. Я вот, например, у многих с удовольствием поинтересовался бы: «Братец, а почему ты, собственно, такой му

...читать дальше (еще 13970 символов) >>

флон?». Ну ладно, не будем сейчас про это.

Дети спрашивали, а я им отвечал, что заикаюсь я оттого, что на меня неожиданно упал шкаф. Тогда эта дикобразная версия казалась мне довольно удачной. «Это ты ловко придумал», — хвалил я сам себя. Ну, шкаф все-таки… Не шуточки. Дети, в виду упомянутой детской непосредственности, охотно мне верили. Когда мы переехали с Преображенки в Орехово, то в новом детском саду я даже какое-то короткое время побыл локальным героем и популярной личностью. Комбинация редкого имени, дефекта речи, личного обаяния и умения лепить из пластелина маленьких солдатиков неожиданно вознесла меня на самые вершины общества.

Целые делегации ходоков от отдаленных групп специально приходили посмотреть на такого удивительного мальчика.

В ответ на их робкие просьбы пояснить, как же все так неудачно получилось со шкафом, я сначала молча залезал на подоконник, становился на цыпочки и высоко поднимал руки, наглядно демонстрируя размеры мебели. Потом начинал рассказывать мрачным голосом. Буквально вот в такой манере: «История, леденящая кровь!» и так далее. Дети пораженно слушали. Со временем леденящая история отшлифовалась до блеска и представляла из себя практически идеальное вранье.

Причем в засисимости от конкретных обстоятельств использовались разные варианты описания катастрофы. Например, девочке Ирочке я наврал, будто провел под обломками легендарного шкафа почти два дня, питаясь листьями фикуса и случайно завалявшейся в кармашке ириской «кис-кис». Так меня, мол, и обнаружили милиционеры-знатоки — Шурик, Пал Палыч и тетя... как ее… Зиночка, что ли. Я, мол, уже бредил от голода и пытался съесть собственную руку. Как и было задумано, девочка Ирочка впечатлилась настолько, что тут же поцеловала меня в щеку. М-де… Интересно, где она сейчас и сколько еще циничного мужского вранья пришлось ей выслушать за эти годы?

Потом весьма некстати объявился какой-то ушлый проходимец, умевший корчить рожи и шевелить ушами, и популярность моя несколько поблекла. Появление парня, у которого дома жил настоящий хорек, и вовсе отбросило меня на исходные позиции, в гущу народных масс. Подумаешь, говорили дети, шкаф. Делов-то. Вот хорек — это да. Всех нас скопом убрал один буржуа, имевший в личном пользовании радиоуправляемую машинку иностранного производства. Даже скорее всего не по радио, а просто на проводке с пультом. Точно не помню. Но все равно это было почти невероятно. Машинка… Ты нажимаешь на кнопочку, а она такая: «бж-ж-ж», и едет. Нажимаешь на другую, поворачивает. Двери открываются, крыша снимается. И еще фары горят... Пипец. Сказочное богатство. Блин, вступление что-то затянулось

Итак, логоневроз. Конечно, меня уже давно перестали спрашивать, отчего я заикаюсь. Деликатность не велит. Но, думаю, многим все равно интересно. А хотя бы даже и не интересно. История будет сама по себе достаточно поучительна и даже не лишеной известной доли драматизма.

Заикаюсь я действительно довольно давно, но не всю жизнь. То есть родился я, как и многие, вполне нормальным. По крайней мере в том, что касается речевого аппарата — вполне. Пострадал же из-за собственного ослиного упрямства, стечения обстоятельств и советской пропагандистской машины.

Поехал я как-то летом в населенный пункт Гагино, Левтолстовского района, Липецкой области. К своей двоюродной прабабушке, известной в узких кругах как просто баба Алёна. В состав московской делегации помимо меня входили так же: двоюродная бабушка Маруська, двоюродная сестра Катька и двоюродный дядька Володька. В общем, все двоюродные, один я как есть первородный и однородный.

Мотивы родителей, отправивших меня в это, мать его, Гагино, были в общем-то понятны и извинительны. Парное молочко, сметанка, маслице, свежие яички из-под курочки, речка, солнышко, свежий воздух… Словом, на повестке дня стояло оздоровление бледного городского организма. Хе-хе… Как ясно будет следовать из предлагаемого текста, цели были достигнуты какие угодно, кроме оздоровительных.

Нет, все вышеперечисленное (солнышко, сметанка и т.д.) в деревне Гагино имелось если не в избытке, то в достатке. Роза ветров над Левтолстовским районом такова, что гигант и флагман тяжелой индустрии, Новолипецкий металлургический комбинат, практически никак не обнаруживает своего близкого присутствия. То есть, с воздухом там все было более или менее в порядке. Лето в Черноземье традиционно солнечное и жаркое. Куры в хозяйстве бабы Алёны неслись со скорострельностью пулемета МG-42. Речка какая-то действительно имелась неподалеку. И даже пруд. А за молочко и сметанку отвечала корова черно-пестрой породы с печальными глазами и поэтическим именем Зорька.

Ну, приехал, осмотрелся по сторонам. Идиллия и пастораль. Коровы, козы, гуси, лопухи. Колхозники. Селяне, ёпт… Клуб, сельпо. Много незнакомых, красивых слов. Забегая немного вперед, могу не без затаенной гордости сообщить, что в начальной школе я матерился не просто лучше всех во всей нашей параллели, а на голову лучше всех. Опустим несущественные детали. Приступим сразу к делу.

Напротив дома бабы Алёны, через дорогу, жили некие Давыдовы. Рядом, по правую руку, некие Трусовы. Причем, именно ТрусОвы, а не ТрУсовы. Они почему-то очень ревностно относились к этому филологическому нюансу. По уверениям бабы Алены, за ошибку в ударении они могли запросто застрелить человека из настоящего кулацкого обреза. Она вообще советовала мне не подходить близко к этим Трусовым. А еще пуще к Давыдовым. Баба Алёна была мудрая русская крестьянка и зря болтать не стала бы. К сожалению, вовремя я этого не понял.

У обоих почтенных семейств имелся целый выводок пацанят в возрасте от пяти до десяти лет. Естественно, я довольно быстро сошелся с туземцами. Баба Алёна категорически не одобряла этой дружбы. Она пребывала в полной и непоколебимой уверенности, что давыдо-трусовская хебра в конце концов меня укокошит. Про ее крестьянскую мудрость уже упоминалось.

Вопреки опасениям Алёны, соседская молодежь меня не только не обижала, но даже взяла под этакий протекторат, отбивая у других деревенских гопников охоту подходить ко мне ближе, чем на расстояние броска кирпича. Болтался я с ними по Гагино сутками напролет и никаких трений между нами не возникало. То есть, возникало, конечно. Но самого рабочего характера.

Вообще-то, Давыдовы с Трусовыми были не разлей вода и лучшие дружбаны, но иногда нет-нет да и всплывала промеж них какая-нибудь древняя, давно забытая межродовая размолвка. Прения начинались как бы с полуслова и буквально по теме: «Коровьи лужки не ваши! И никогда они не были ваши! Коровьи лужки наши!». Эти сраные Монтекки и Капулетти могли совершенно внезапно побросать все дела и там, где стояли, сойтись в рукопашную. Однажды, например, они попиздились в клубе, прямо во время демонстрации кинофильма «Человек-амфибия». По абсолютно пустячному на взгляд постороннего человека поводу.

Давыдовы, и особенно Трусовы, были самые отъявленные негодяи во всей деревне. Все как на подбор будущие уголовники и закоренелые рецидивисты. И вот как-то под вечер будущие рецидивисты позвали меня поиграть в интересную подвижную игру. Игра называлась «Партизаны и немцы» и представляла из себя локальную разновидность «Казаков-разбойников». Сюжет и правила тоже почти (прошу обратить внимание на «почти») совпадали с классическими: партизаны прячутся, немцы устраивают на них облаву и приводят в действие план «Перехват». А что имелось в виду под «почти», станет понятно позже.

Я был сразу и без разговоров зачислен в партизаны. Тут бы мне, дураку, и призадуматься. Я же, напротив, остался весьма доволен таким раскладом. Не насторожило меня и то подозрительное обстоятельство, что все самые авторитетные Давыдовы-Трусовы без раздумий предпочли встать под штандарты ваффен-СС. Это как-то шло вразрез с моим городским патриотическим воспитанием. По моим, вскормленным советской пропагандой, понятиям, быть партизаном было почетно и завидно. А как же! Партизан, он же веселый белозубый парень в кубанке с красным околышем, в потертой кожанке и с трофейным «шмайссером» в руках. Партизан без каких-либо видимых усилий кладет фрицев в штабеля десятками. А уж если придется ему и самому погибнуть, то сделает он это как-нибудь по-героически. Напрмер, в одиночку подзорвав целый фашистский бронепоезд. Вот он какой, партизан-то. Он как артист Александр Збруев — красавец, комсомолец и душка.

У моих новых гагинских друзей на этот счет, видать, имелось свое особое мнение. Более широкое, что ли. Стереоскопическое. В войну Гагино какое-то время находилось под оккупацией, и к партизанам там было принято относиться, если откровенно, без особенной теплоты.

Короче, понеслась. Эсэсовцы сгруппировались за давыдовским амбаром, партизаны стреканули по палисадникам, гумнам, овинам и как там еще называют всякие деревенские постройки. Через условленное время облава началась. Все как положено, с построением в цепь и криками «Шнелле! Шнелле!».

У Трусовых в глубине сада стояла хибарка, в которой летом проживал их старший сын — патлатый парняга призывного возраста. Парняга считался местным хиппаном и нонконформистом. На том смехотворном основании, что к двери хибарки изнутри были прибиты четыре вырезанные из бересты латинские буквы: LOVE, а его портативный проигрыватель «Висла» день и ночь наяривал «Малиновки заслышав голосок» и еще песню, в которой имелись следующие душераздирающие строки: «У ребенка уж есть свой, хороший отец / А таких подлецов нам не надо». Сейчас я понимаю куцесть, если не сказать, пошлость музыкальных пристрастий призывного нонконформиста, но тогда он казался мне настоящим героем и титаном подполья.

Вот в избушке своего кумира я и решил схорониться. Кумир, как это нередко случается с кумирами, оказался редкой свиньей. Он без всякого зазрения совести сдал меня карателям, едва те появились из кустов смородины. Пособник, хрен ли… Коллаборационист. Слов я тогда таких жирных не знал, поэтому высказал ему все, что думал по его поводу на простом языке. С обильным использованием недавно усвоенных деревенских терминов.

Каратели скрутили меня и без лишних разговоров потащили к гимнастическому турнику. Там я был подвергнут суровому допросу: «Где есть находится ваш партизанский штаб? Отвечайт, руссиш швайн!». В ответ я лишь рассмеялся им в лицо. Во-первых, в кино артист Александр Збруев никогда не сдавался. Даже перед лицом смертельной опасности. А во-вторых, я и не знал, что у нас есть еще, оказывается, какой-то штаб. То ли каратели упоминали о нем протокола ради и просто искали повод для расправы, то ли он действительно существовал, но меня в известность не поставили.

Тогда самый главный каратель, надменный штурмбанфюрер с моноклем и аккуратными прусскими усиками (кто-то из старших Трусовых-Давыдовых), распорядился принести табуретку и веревку. Младшие прихвостни исполнили все в лучшем виде. По тому, как сноровисто они мастырили виселицу для героя-партизана, становилось понятно, что занимаются они этим делом явно не впервые.

Ну поставили меня захватчики на табуреточку, петелечку накинули, последний раз попросили одуматься, не губить свою молодую жизнь и рассказать чистосердечно про партизанский штаб. Я, все еще уверенный в том, что это лишь игра в «Казаки-разбойники», только с местным туземным колоритом, повторно рассмеялся им в лицо. Даже, кажется, чего-то там успел крикнуть про Советскую родину и товарища Сталина. Тут-то табуреточку у меня из-под ног и выбили. Я и повис как груша. Все чин по чину: захрипел, засучил ножками, лицо постепенно стало приобретать багровый оттенок. Каратели, эти колхозные сучата недоделанные, крича от ужаса, бросились в рассыпную.

Небольшое лирическое отступление. Так уж странно устроена человеческая память, что ничего этого лет до двадцати пяти я вовсе не помнил. Вообще не помнил. То есть отлично помнил Гагино, Трусовых, Давыдовых этих проклятых. Помнил, как меня укусил за жопу давыдовский боксер Рекс. Помнил хибарку хиппана и слово LOVE. Помнил деревенского тракториста с говорящей кличкой Нехристь. Помнил даже душераздирающие строки из песни: «У ребенка уж есть свой, хороший отец / А таких подлецов нам не надо». А вот про то, что меня вздернули во славу фюрера и идеалов национал-социализма — забыл напрочь, как отрезало. Только много позже, когда мне осторожно рассказали про этот прикольный случай, я стал его потихоньку вспоминать. Сначала по кусочкам, потом все больше и больше. Но до той поры не помнил абсолютно ничегошеньки. Потому, кстати, и сочинял детям про упавший шкаф.

Болтаюсь я, стало быть, в печальном одиночестве. И остается у меня, честно говоря, в запасе ну… Хрен его знает. Ну секунд тридцать-сорок. Если вдуматься, это совсем не много. Вдруг сквозь туман вижу: по палисаднику, вдоль нашего плетня идет мой дядька. Тот самый Володька, про которого я вскользь упоминал в самом начале. Идет себе Володька куда-то по своим делам и ни хрена меня не видит. Уже почти прошел. Мне становится как-то вообще... Уныло испускаю дух. Настраиваюсь на торжественный лад. Почти уже Володька прошел, да не совсем. Ни с того, ни с сего он обернулся. И увидел своего любимого племянничка в петле, как какого-нибудь пошляка и декабриста Пестеля.

Наверное, он изумился. Я готов спорить на серьезную сумму денег, что он очень даже изумился. Если бы правила этого сообщества позволяли, я бы даже написал, что он просто-напросто охуел. Но на мое счастье, взял Володька себя в руки довольно быстро. Все-таки только что демобилизованный десантник-разведчик — это вам не балерина Волочкова. В крылатой пехоте таких не держат. Последнее мое личное воспоминание такое: Володька кувырком сигает через плетень и крынки в крапиву.

В общем, с тех самых пор я и заикаюсь. Ну так еще бы, блин, не заикаться после такого! Посмотрел бы я на того, кто бы не заикался. Однако, пострадал, можно сказать, за Родину. Все ж таки уважительная причина, потому и прошу снисхождения. Я и сам, если честно, терпеть не могу разговаривать с заикой. Смотришь на него, и думаешь: «Да вот хули ты тут му-му за пи-пи!».